Южный Урал, № 10 - Константин Бурцев

В полдень Никодима привезли в уездную милицию.

— Откуда, муж праведный, явился? — рассматривая обросшего Никодима, спросил Осокин.

— Из мира, где несть ни печали, ни воздыхания, а жизнь вечная, — смиренно ответил тот и опустил глаза на пол.

— Давно скончались?

Расстрига вздохнул.

— В девятнадцатом году при крушении града Гоморры сиречь Марамыша. Нет ли у вас покурить? — спросил он уже беспечно.

— Удивительно, как вы сохранились в земле, — спрятав улыбку, произнес Осокин и передал Никодиму табак.

— Тело мое нетленно, душа бессмертна…

Сидевший у порога комнаты с винтовкой в руке Ераско сплюнул.

— Дать ему, лохматому чорту, по загривку и весь разговор, — заметил он сердито.

— Пришвартоваться к месту! — видя, что бобыль поднимается от порога, скомандовал ему Федот.

Елеонский скосил глаза на Ераска.

— У мудрого Соломона сказано: на разумного сильнее действует выговор, чем на глупого сто ударов, — и, повернувшись к Осокину, он произнес елейно: — Продолжим нашу душеспасительную беседу…

— Что вас заставило одеть белый саван и бродить по ночам?

Никодим не спеша скрутил цыгарку и потянулся через стол к Осокину.

— Разрешите прикурить?

Тот предусмотрительно убрал лежавший на столе револьвер и подал расстриге спички.

— У пророка Исайи… — выпуская клубы дыма, заговорил расстрига.

— Своего пророка оставьте в покое, а говорите по существу, — резко прервал его Осокин.

— Хорошо, — Никодим решительно поднялся на ноги, — миф о мертвеце мы старались использовать как агитацию против закрытия церквей…

— Кто это мы?

Елеонский молчал.

— Почему молчите? Отвечайте!

Никодим тяжелым взглядом обвел Осокина.

— Не спрашивайте имен, не скажу…

Через час расстрига в сопровождении двух конвоиров шагал к Марамышской тюрьме.

…Прошел еще год. В один из солнечных весенних дней из калитки Батуринского дома вышла группа людей. Один из них, с выправкой военного, нес на руках ребенка, который, обхватив ручонкой шею отца, тянулся к блестевшему на груди ордену Красного Знамени. Рядом шла молодая мать и нежно поглядывала на сына. Впереди счастливой четы под руку шли двое, пожилой с седеющими висками мужчина и молодая, скромно одетая женщина. Рядом с ней шагал плечистый военный, со своей спутницей. Шествие замыкал небольшого роста человек лет сорока, с простодушным лицом, реденькой бородкой, кривой на один глаз. Одет он был в новую ситцевую рубаху с горошком, плисовые шаровары, заправленные в щегольские сапоги, и, осторожно обходя рытвины, нес две корзины. Миновав центральную площадь города, компания направилась к видневшемуся невдалеке бору и, поднявшись на Лысую гору, остановилась возле ее обрыва.

— Привал! — махнул весело рукой пожилой мужчина и поманил к себе пестро одетого человека.

— Герасим, ну-ка давай выкладывай, что принес с собой…

— Можно, — охотно отозвался тот и с помощью женщин начал вынимать из корзины продукты.

— Я, Григорий Иванович, по хозяйственной части мастак, — расстилая скатерть в тени деревьев, заговорил он, — только скажи, живо все сварганю…

— Знаю, знаю, Герасим, — похлопал его тот по плечу. — Недаром Федоту Осокину пришлось с тобой расстаться, — произнес он со смехом.

— Андрей, ты слышал историю с полосатой гагарой? — обратился Григорий Иванович к военному, который играл с ребенком.

— Да! — улыбнулся тот. — Устинья Елизаровна мне уже рассказывала…

— А ты, Епифан?

— Не слыхал, — опускаясь возле скатерти, ответил с улыбкой Батурин.

— А ну-ка, расскажи, Герасим, что за история вышла у тебя с Осокиным. Ведь вы были с ним большие друзья, — попросил он бобыля.

Ераско начал, не торопясь:

— Приключилась эта оказия еще в прошлом году. Значит, работал я конюхом в милиции и помогал ловить мертвецов…

— Мертвецов? — Христина с удивлением посмотрела на рассказчика.

— Их самых, — кивнул головой Ераско и, вынув из кармана осыпанный бисером кисет, продолжал:

— Да, значит с этой гагарой случай такой был, будь она трижды проклята! Отвели нашему хозяйству покос возле Медвежьего озера. Ну, как водится, я за главного. Косарей было человек пять. Косят, значит, а я кашеварю. Продукты, гляжу, на исходе, а ехать до города не близко и решил я их утятиной покормить. Да! Взял, значит, ружье, пошел к озеру. Уток, как на грех, не было. Гляжу, в камышах сидит гагара. Нацелился, бахнул. Ага, готова! Думаю, тоже ведь озерная птица, обед будет добрый. Приходят косари, а у меня, значит, все честь-честью. Разливаю суп по чашкам. Хлебнули и говорят: «Какой-то дрянью пахнет». Потом один из них заглянул в котел: «Братцы, да ведь Герасим нам гагару сварил». Я как раз начал подниматься за солью. Чую, ложкой мне по заднице раз! Не успел оглянуться, два! Вижу, дело плохо и — дуй-дери в кусты. Косари пошумели, поплевались, поели в сухомятку и за работу. Вечером приезжает Федот Поликарпович, как полагается по форме. Те к нему, и я подхожу, а он, как гаркнет на меня: «Задний ход!», я попятился. «Стоп». Остановился. «Чем сегодня кормил рабочих?» Молчу, жду, что будет дальше. «Поганую гагару варил». — Была, мол, такая в котле, не отказываюсь. А он так это яро: «Сегодня списываю тебя на берег!» Повернулся и в седло. Прихожу на второй день в управление. Секретарь сует мне бумажку… Старшего конюха Герасима Дегтярева уволить за саботаж в общественном питании… Вот так, думаю, фунт изюму, из-за какой-то гагары попал в саботажники…

Переглянувшись, слушатели улыбнулись.

— Ладно, Григорий Иванович выручил, — продолжал бобыль, — и приказ отменили, а с Федотом Поликарповичем все-таки пришлось расстаться, — зажав мочальную бороденку в кулак, Ераско горестно вздохнул.

— Ничего, не горюй, — заметил Русаков, — поработаешь сторожем у нас в укоме. А сейчас принимайся за обязанности завхоза…

Ераско подвинул корзину ближе к себе. Наступило короткое молчание. Его прервал Русаков.

— Друзья мои, товарищи, — заговорил он взволнованно и обвел грустным взглядом собравшихся. — Почтим память павших в борьбе за счастье народа…

Все поднялись на ноги. Каждый думал о близких ему людях, отдавших жизнь во имя светлого будущего. Опустив низко голову, в тяжелом раздумье стоял Епифан Батурин, вспомнив друга детства Осипа, своих друзей по оружию. Грустной была Христина. Нежно обняв ее, Андрей устремил взгляд куда-то вдаль. Перед ним, точно живой, выплыл образ Виктора, вместе с ним показались милые черты Нины Добрышевой. Чувство тяжелого горя охватило Андрея, и он поник головой. Промелькнули студенческие годы, маевка, вот здесь, на обрыве, горячие споры. Погибла от рук палачей Нина. Она любила читать: «Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы: «Пусть сильнее грянет буря!..»

Андрею казалось, что он вновь слышит ее страстный голос. Нина глубоко верила в победу революции, но погибла в мрачных застенках Колчака.

Скрестив руки на груди, задумчиво стояла Устинья, вспоминая Евграфа. В ее ушах звучал гневный крик Евграфа, брошенный им палачам перед смертью: «Вам меня не убить!» Затем, на какой-то миг, промелькнуло мрачное лицо Сергея, и женщина, как бы ища защиты, крепко сжала руку Русакова.

— Да, многих нет в живых, — покачал головой Григорий Иванович и, понимая Устинью, привлек ее к себе. — Да, многих нет сегодня с нами! — повторил он и, вздохнув, обвел глазами присутствующих.

— А теперь, друзья, поднимем бокалы за нашу Родину, за славную партию коммунистов, за наших вождей и счастье всего Советского народа!

— И за наши родные предгорья Урала! — тряхнув в воздухе рукой, произнес с улыбкой Епифан Батурин.

— За наших детей, будущих строителей коммунизма? — восторженно и звонко выкрикнула Христина и радостно обняла сына.

— Разрешите и мне сказать, — продвинулся вперед Ераско.

— Давай, давай! — послышались веселые голоса.

— Гагара, она птица несознательная и зря в котел попала. Это так же верно, как и то, что я Герасим Дегтярев. По случаю, значит, приезда Андрея Никитовича и Христины Степановны имею желание подарить ихнему сыночку Владимиру Андреевичу вот это существо, — Ераско осторожно приподнял картуз над головой, из-под которого вывалился маленький пушистый котенок. Раздались дружные хлопки и смех. Сидевший на руках Христины ребенок потянулся к Ераску. Передав ему котенка, бобыль продолжал:

— Не имея собственного семейства, я, Герасим Дегтярев, решил обзавестись законной супругой, проживающей в ожидании меня в Донках, с левой стороны улицы, на выезде вторая изба. А поэтому приглашаю вас на свадьбу…

— Браво! Герасим женится! — Епифан Батурин, обхватив Ераска, приподнял его в своих крепких руках.